Плюс-минус бесконечность  - Наталья Веселова

В семье, которую он видел только поздно вечером, вернувшись из своих грустных странствий, царила теперь гнетущая, невыносимая атмосфера. Отчим взял на работе отпуск раньше времени, боясь оставлять жену наедине с несчастьем; он понимал, что уцелевшие старшие дети не заменят ей так нелепо ушедшего малыша: подросток Илья жил своей непонятной и непростой (а дядя Володя любил все доступное и ясное) жизнью, Анжела, по малолетству, еще не могла быть полноценным другом и утешителем матери. В первый день, когда девочке осторожно, с множеством отвлекающих слов и оговорок, сообщили о том, что «братика больше никогда нельзя будет увидеть», она горько, неутешно разрыдалась и убежала в сад — но уже через час была обнаружена там беззаботно скакавшей с красным марлевым сачком за неуловимой бабочкой-шоколадницей, что каждый раз легко упархивала из-под приближавшейся сетки, не покачнув своего цветка.

По вечерам на веранде мама с отчимом сидели рядом — его рука на ее поникшем плече — и дядя Володя успокаивающе бурчал над маминым виском:

— Мы оправимся, вот увидишь… Уже через год станет легче: мы ведь не первые и не последние потеряли ребенка, сама знаешь… Переживают это люди и идут дальше, что делать… Ты такая еще молодая, вполне сможешь родить мне девочку… Или… или мальчика… Не сейчас, позже, когда…

— Мне никто его не заменит! Никто! Как ты не понимаешь! — словно обжегшись о руку мужа, мама сбрасывала ее со своего плеча. — Он был один такой! Второго не будет — никогда, никогда!

— Конечно! — быстро соглашался он. — Мне тоже. Мы всю жизнь будем его помнить, но новый ребенок утешит, даст смысл… Ты сама увидишь — через год, два…

Мама отчаянно мотала головой, руками утирая слезы, но отчим притягивал ее к себе на грудь, женщина успокаивалась, начинала рассеянно кивать, облизывая губы…

— Ну, вот и ладно, вот и ладно… — он бережно похлопывал ее напряженную спину. — Все изменится, вот увидишь… Ну-ну, не плачь, высморкайся… Возьми платок…

— Мама, а у меня, когда я вырасту большая, тоже будет такой сыночек, как Кимка? — однажды трогательно спросила в такой вечер Анжела из своего кресла, где сидела в обнимку с уродиной-куклой; об отсылке ее на садиковскую дачу речь давно не шла, ее даже спать ни в восемь, ни в девять не загоняли. — Для этого обязательно нужно, чтобы был муж?

— Обязательно! — спохватилась, выпрямляясь, Анна, инстинктивно опасавшаяся рокового вопроса: «Откуда берутся дети в животе у мам?». — Ты станешь взрослой, выйдешь замуж, у тебя появится ребеночек, и ты назовешь его… назовешь его… — ее лицо начинало дрожать, губы кривились.

— Кимкой… — тихо подсказала Анжела, и все четверо, включая и наблюдавшего рвущую душу сцену Илью, заплакали каждый по-своему.

А Заповедника Илья по-прежнему избегал. Ему почему-то представлялось, что там находится своеобразная зона обитания Настасьи Марковны, а все связанные с ней воспоминания были ему теперь отчетливо неприятны. Пусть себе плавает там большой костлявой рыбой, ходит по мрачным аллеям, читает свою черную толстую книгу, сидя на терпеливом тевтонском лбу… Накаркала, чертова баба… Нет, ни в какую силу невольных пророчеств и прозрений Илья и не думал верить — глупо было бы предполагать, что она предвидела несчастный случай с его несмышленым братом, но в глубине души он злился на самого себя — за то, что из-за одного длинного и путаного, ни на какие другие в его жизни не похожего разговора с посторонней женщиной, настолько подпал под ее влияние, что в страшную минуту вдруг взял и произвел ряд нелепых действий, которые ни один человек из тех, кого он знал, любил и уважал, не одобрил бы. Каким он оказался податливым, впечатлительным… Ненадежным, если честно сказать. Сам виноват: нечего было читать дурацкие книги, исказившие ясный взгляд на мир. Действительно, бред какой, если вдуматься: тысячестраничную книгу почти средневекового сумасшедшего (конечно, кто еще даст сжечь себя живьем за право махать рукой перед своим лицом двумя пальцами, а не тремя!) читал запоем почти два года, а тонюсенького Печорина так и не осилил, чуть со скуки на третьей странице не помер, сочинение у соседа по квартире скатал — благо тот в другой школе учится… Ну, ничего: детство кончилось, та страница жизни перевернута; да и с детской изостудией пора заканчивать, с осени — новая интересная школа, где будут профессионально учить рисунку и живописи, а там… Сердце замирало от дерзновенного взгляда за это «там», даже про Кимку в те минуты не думал.

Размышляя обо всем этом по дороге на культурный «пионерский» пляж, Илья рассеянно завернул в «нижний» магазинчик, куда утром часто завозили свежий, почти горячий хлеб с хрустящей, чувственно любимой им корочкой: он имел обычай, заплатив 14 копеек «новыми», жадно обглодать по пути коричневую буханку со всех сторон, оставив лишь неинтересную мякоть, которая немедленно скармливалась черноголовым чайкам, устраивавшим хищный гвалт вокруг дармовой еды. Он не сразу понял, что единственная покупательница, уже убирающая в клеенчатую продуктовую сумку бутылку молока и свежий загорелый батон, и есть избегаемая им Настасья Марковна. Она уже заметила входившего юношу, стояла и улыбалась глазами, поэтому развернуться и убежать было очень бы по-детски — Илье пришлось буркнуть: «Здрасьте», — и он сразу повернулся к молодой продавщице, узнавшей его и приветливо протянувшей хлеб. Женщина не уходила, досадно медлила, копаясь в своей потертой клеенчатой сумке, и тронулась к двери только вслед за Ильей — ему еще и пришлось посторониться и механически, как учила мама, пропустить «даму» перед собой.

— Ну, что? — приветливо спросила она. — Продвигается картина? Он даже не понял, о чем идет речь, но потом спохватился: ах, да, он же рассказал ей… Тогда, у озера, в начале лета… Месяца полтора прошло — а будто в прошлом веке осталось… Он начал переходить шоссе, надеясь, что противная тетка отстанет, пойдет наверх, где, должно быть, ее дача, но она медленно шла рядом, и как отделаться от этой непрошеной компании, Илья не знал. Он помотал головой — нет, мол, не продвигается.

— Что ж так? — с легкой насмешкой продолжала спутница, когда они шли по тенистой дорожке вдоль шоссе. — Не поддается тебе упрямый старик?

Илья молчал, плотно сжав губы: что ей за дело?! Что она пристает к нему?! Шла бы своей дорогой! Из-за нее… И тут на глаза навернулись слезы — а женщина, как раз в этот момент глянув на юношу сбоку, их заметила. Ну, и пожалуйста, пусть любуется! Пусть посмотрит на свою работу! Он резко остановился и развернулся к ней лицом, в отчаянье стыда отбросив всю вежливость:

— Ну, что, интересно?! Интересно, да?! Ну, смотрите, смотрите, разрешаю! — слезы уже усладительно-жгуче текли по щекам.

— Господи… — Настасья Марковна отшатнулась. — Что у тебя случилось, Илья? Дома… С родными… Все хорошо?

— Не хорошо! Не хорошо! — зло выкрикнул мальчишка. — Довольны?! — увидев мелькнувший в ее глазах ужас, продолжал с изумительным удовольствием: — Мой брат три недели назад наелся крысиного яду, и его не сумели спасти в больнице… Мать с отчимом оба черные от горя, сестренка рыдает… А я… я чувствую себя скотиной! Да, скотиной — и все из-за вас! А вы тут, вы… — потеряв голову, он подыскивал какое-нибудь сильное оскорбление и неожиданно вспомнил, как покойная бабушка ругалась на кухне с соседкой: — Кликуша вы, вот кто!